Волк
I
Будто бы настал конец августа. Небо надевает корону и источает золотистые запахи тьмы.
Меня всего наполняет звёздами.
Я заворачиваюсь в листья. Так ближе к ветру. Ощущаю его в позвоночнике и глубине глаз.
Это мой скрытый способ ваять этот мир.
Хорошо в горах, где даже когда нет ливней, а лето пахнет плодородием, хлебом и материнством. Что-то свежее и содержательное проникает в мозг и помогает мне размышлять.
Сквозь грубое стекло потрескавшегося лунного света я отлично слышу зелёные голоса трав, которые приходят ко мне из спящей долины. Они так близки, что как будто бы растут под самыми ушами.
Это не проходит жизнь. Это мысли оказываются прозрачнее.
II
Дышат рядом со мной звуки по-другому, но они настоящие. И во всём этом я нахожусь. Это природа пытается шепотом мне объяснить своим молчаливым языком, как случается порой с самим собой, яснее и полней в этом космосе без границ, называемом одиночеством.
Моя мысль на вершине, у самого подножия неба. Три дня и три ночи оттуда доносятся завывания. Это не искрятся горы, тучи не рушатся и не просыпаются вулканы. Это плачет самый большой волк, которого когда-либо видели в этих краях.
Пастухи, гончие караванов и звероловы с озера сказали мне, что он странен, отличен от всех других волков. Он никогда не нападает на стада. Только на псов. Я считаю, это его способ создавать свой мир.
III
И мне сказали, убегая, что теперь я безумен и опасен: меня неумело повредили, стреляли исподтишка и не убивали.
В этой забитой вселенной, мы ошибочно даем ей светлое имя: Земля - планета жизни и разума. Здесь все вечно убивают друг друга. Они питаются плотью растений. Они питаются мясом животных. Так почему они не взвизгивают, пока чавкают? Они думают, что боль - это только то, что принадлежит им?
Предсмертный вой волка постоянно зажигается и гаснет во тьме августа. Предупреждение или направление? Маяк в пустыне? Или крик о помощи?
Нет, мои годы заявляют, что я, кажется, ещё не готов к небесам.
IV
Здесь считается честью и рыцарской добродетелью, когда ты забиваешь до смерти всё, что возвышает тебя своей ловкостью, силой, хитростью и умом. Они так просто восторгаются тобой, так тебе завидуют смертные, когда ты приносишь им доказательства того, что ты убил Бога.
Я залепил уши листьями.
Довольно ли я несвязан, чтобы считать себя честным, настоящим и спокойным? Я кладу голову на камень и тону в его объятиях. Деревья кронами своих морд ищут потерявшиеся стаи. Душа вечерней росы становится моей душой. Тело вечерней разбитости становится моим телом.
Нет, этот век ещё не готов даже для Земли.
V
Я чувствую боль внутри черепной коробки, когда я слышу, как волк воет, он стонет, искалеченный и жадный, вверху на горном плато и забивает стаи псов, которые гнетуще следуют за ним, как похоронная процессия.
Вниз по каньону течет река.
Я знал: когда он истечёт кровью, лишится сил и почувствует неприязнь ко всему сущему, он должен спуститься сюда, по крайней мере, чтобы окунуться перед смертью. Я хотел бы его увидеть.
Я узнал что-то в его распухшей и раскаленной голове. Это было удивительно похоже на мой плач в детстве. Вспомнил трясущуюся голову, пахнущую ветром и дёгтем горной тьмы, так когда-то я старался собрать в кучу искажённого себя.
Слышно точно такое же рыдание, только теперь немного исковерканное и умноженное через эхо.
VI
Нет, я его не боялся. Я знал, что он мучается. Он попал в засаду и не закончил что-то важное и большое, понятное только ему.
И он остался бездыханным, с горячим кусочком желания, прикушенным и давящим, будто бы застрявшим в горле. Так не умирают те, кто самодоволен в этой жизни и находится мире с самим собой.
Он изменил свою судьбу, чтобы не тащить её на своей спине через толпу.
Постоит искусство превосходства. Это признание силы природы. Существует культура голода. Становишься усталым от голода. Бывает предел нерешительности. Может быть, этот волк мечтатель? Имеется искусство увядания. Он ещё не имел на это времени. Бывает культура поражения. Он тоже этого не знал. Есть искусство смерти, но каждый готов, когда смерть заглянет к кому-нибудь другому.
VII
Почему я осмелился попытаться понять какого-то раненого волка, который изо всех сил пытался выжить?
Если вы согнёте металл, он всё запомнит и вернется к своей исходной форме хотя бы и через тысячу лет. Если это настоящий металл.
Отрежьте крону дереву. Оно запомнит и будет продолжать выпускать листья в направлении света с настойчивостью и упоённостью своего стремления. Если это настоящее дерево.
Какое бы истязание вы ни совершали над возрождающейся водой, будь то ослабление источника или уничтожение ручья, подавление реки барьерами и плотинами, поток запомнит путь и пробьёт русло реки там, где она возникала. Если это настоящая вода.
И волк что-то запоминал в своей разбитой голове.
VIII
Я повторял про себя:
"Тот закипевший огонь, который вверху головы, омыл мысли и увенчал короной его рассудок, всего лишь на мгновение испортил череду образов и событий. Но всё обязательно вернётся на свои места.“
Это я так утешал себя, а не его - волка в горах. Я действительно, искренне и безобидно верил, что волк будет жить вечно. Как не может умереть дыхание, воздух и вода. Как не может уснуть вечным сном то колесо перемен, у которого нет ни начала, ни края.
Как выглядит его день? На что похожи его ночи? Ибо страшно и несправедливо, когда, не зная стреляют туда, где ты честен и твои жилы превращаются в чертополох, терние и корни, а ты настоящий волк. И даже больше, чем волк.
Кто тот, кто стрелял? Зачем он нажал курок огнестрельного оружия: из-за ненависти, азарта или зависти?
IX
Если бы не было таких в горах, то камень обмяк бы. Если бы их не было в горах, источники были бы мутными. Если бы в горах их не было, и ночи уснули бы. Если бы таких не было в горах, ни один день не пришел бы в память.
Большой правитель зверей, величественный урод, искалеченная красота и переломанная статность, я жду Вас в каньоне и слежу за эхом этого воя, который никогда больше не придёт в норму в этом воздухе.
Останутся хрупкими горизонты. Навсегда останутся живые глубокие трещины в складках неба. Останется горечь, которая кипит не только в Вашей плоти, но теперь и в моей. Я тоже рычу с вами. И я тоже плутаю. И примериваю кровавую корону.
Я знаю, вы обязательно снизойдёте ко мне. Мы непременно должны встретиться.
X
Пусть скрываются пастухи, гончие каравана и сбитые с толку погонщики. Я тоже волчьего рода. Если я подкачаю Вас сейчас, разве это не будет похоже на то, что я откажусь от себя и своей первобытной природы?
Как постоит свет, они казнят нас и уничтожают за то, что мы не такие, как все остальные. Они насмехаются, хохочут над нами, преследуют нас и обличают.
Когда мы воем, они страшатся, потому что не дорoсли до нас ни в свободе, ни в боли. Наш сон - это невозможное, а неизвестное - наши наследственные обязательства.
Риск и счастье - это двойники. Я весь покрылся мурашками и остервенело крылат, когда закрываю глаза и размышляю об этом, то чувствую себя на седьмом небе от счастья. Я действительно отношусь к Вам с почтением. Вот я в ущелье. Я жду.
XI
Он различил меня сразу. Ведь волки узнают друг друга.
С рождения мы боремся с одним и тем же стеснённым миром, потому наши незримые крылья одинаково разорваны и ломаются у всех в одном и том же месте: там, где начинаются объятия.
И какая-то скрытая улыбка постоянно устремляется к нам в тех самых нежных местах, где начинается настоящее чудо.
Он был окружен псами. Никто не смел броситься ему в лицо. Никому не было дозволено дерзко вскочить ему на шею. Они плелись за ним, рыча. И всякий раз, когда он поднимал морду, рычал на небо и выл, они скулили рядом с ним, воображая, что они тоже волки.
Мы не попрощались. Не поклонились друг другу. Мы возобновили разговор без единого слова, как будто мы встречались прежде, в далёком прошлом, в том же месте, где мы очутились сейчас в первый раз.
XII
Волк покачал головой, будто бы что-то стряхивая.
Хотел сказать: "Счастье в смертный час - встретить в этом распутье кого-то, кто сохранил в себе знакомую речь. Я во сне постоянно говорю на всех этих давних языках, которые Бог знает когда умерли. Я думаю, что он понимает меня только, может быть, воздух, потому что он сохранил в себе молодость и светлую память. Земля окаменела. Она погрузилась в гипс. В известняк, кровь и селитру.”
И хотел сказать: "Иногда ещё случайно узнаю свою весточку. Меня приводит к ней вода. Или вижу её в зрачках птиц. Спасибо Вам, что поняли мою необычную речь, увидели всё моим зрением и услышали моим слухом.
И спасибо, что почувствовали священный символ моего греха: мою брезгливость к ничтожеству“.
XIII
Я до сих пор чувствую на себе этот взгляд волчий, настойчивый, резкий, тяжелый и честный. Как будто он передал мне в своих глубоких морщинах этот изнурённый взор.
Он хотел сказать мне: "Я не продержусь и дня. Пожалуйста, убейте меня. Не бросайте меня псам, чтобы они растерзали и съели меня".
Я хотел сказать ему: "У псов один глаз глядит на Кавказ, а другой в Арзамас, они суеверны и весьма глупы. Не ненавидят они Вас, если быть точнее, вся досада в том, что они думают, что если они отхватят кусок вашей плоти, то они тоже смогут стать волками. Мой волк, псы - это секта.
Как только они втягивают воздух, которым Вы дышите, то это уже придаёт им величие. То, что они идут в том же направлении, в котором Вы сражаетесь, покрывает их честью и славой. Ведь псы даже не стая. Они зверинец".
XIV
Я хотел сказать: "Посмотрите, как они хотели бы прополоскать Ваш мозг и выжать Ваше сердце, чтобы достичь Вашего разума, Вашей силы и Вашей гордости. Представьте себе такое прискорбие, когда кто-то не может быть тем, кем он является на самом деле, и имеет несчастье не быть достойным и честным того, что в нём есть, но ему постоянно не дают спать Ваши лавры и он не знает, как стать таким же как вы“.
Я думаю, он хотел сказать: “Они не гавкают на меня, а упорно пытаются широко открыть пасть и спеть гимн, но не могут его исполнить, ибо не имеют слуха“.
И он ещё хотел сказать: "Прошу Вас, убейте меня, только не отдавайте меня им. Оставьте в реке, пусть её пороги сокрушат меня о скалы в каньоне, чтобы в море отправился не обезображенным позором и свободным“.
XV
Я желал сказать ему: "Я не могу убить Вас. Я не охотник и, тем более, не праведник. Я что-то между, то, во что стекло заворачивается, чтобы не лопнуть. И, наконец, только я один в горах верю, что вы, волк, непобедимы. Позвольте мне удостовериться в этом и уйти отсюда, зажмурясь. Умрите без меня".
Я хотел это произнести ему, но ничего не сказал. Волк намеревался мне ответить, что он меня безусловно понял.
И когда я помыслил, что он будет жить всегда, потому что волк неуничтожим, он неожиданно и резко бросился в середину речного потока.
На меня словно затмение нашло. Погиб самый большой волк, который когда-либо жил в этом маленьком мире. Как он, такой огромный, поместился в эту тесную смерть?
XVI
Я упал, тяжело дыша, на камни отмели.
Я был ужасно одинок не только своей сиротливостью, но и покинутостью волка, которую я получил, как знак завещания. Как честь и проклятие. Как бремя и славу. И рабство, и свободу.
Я действительно всё ещё верю, в то, что волчья жизнь, не может покинуть нас. Потому что один волк в другом возобновляется.
Он не оставил мне никаких сведений, но я их получил.
Он чувствует себя во мне. Я вижу это в пылающих взглядах псов. Я вижу, как они уставились на меня. Как проникают внутрь меня. Как плутают по мне, разрывая осколки моих беспредельных миров, вонзая зубы и разрушая каждый клочoк моей души. Они ненасытны на волчье во мне. Мучит их то, как же я хожу, о чём я думаю и что люблю, о чём мечтаю, на что надеюсь и как это обнаруживаю.
XVII
Тот, кто бросается на меня, должен хорошо помнить: одно дело быть открытым, а другое - быть тем, через которого можно пройти.
Они движутся за мной, как за волком. На рассвете окружают и зовут других псов. Они думают, что я храню тайну того, как быть выше других силой и разумом.
Мне легко с псами.
Но наследник волка сам по себе является зверем вне закона. Они устраивают на меня погони и ждут меня в засадах, также как пастухи, гончие караванов и погонщики с озера, которые стреляют неуклюже и убивают наполовину. Теперь я под их прицелом.
Кто-то здесь должен остаться. Либо я, либо псы. Либо я, либо охотники. Я зайду посмотреть, кто будет. Я заверну посмотреть кто. Загляну если, может быть, нарочно не забуду, что когда-то здесь ступал и предавался мечтам.